Когда генеральше Браницкой трамваем отрезало ногу,
Садик ее во дворе захирел и засох.
А сетка, его заслонявшая, как вдову защищает траур,
Превратилась в лохмотья проволоки, мусора и стеблей,
На деревянном столе почернели следы от карт,
На дорожке, посыпанной щебнем, распласталась мертвая мышь.
А прежде – я помню – аристократка Браницкая
В платье позапрошлых столетий, в серебряном шлеме волос
Приносила сюда свои хрупкие чашки,
Серебряный кофейник, пирожное на маргарине
И в позе с портрета королевы Марии Людовики
Ожидала трех своих Старушек.
У нее их было три – неизменных, – она их откопала
В Антиквариатах, в Танцевальной Школе, в Пансионе:
Покрытых огромными черными шляпами, как рекой,
Обтянутых корсажами, в которых потрескивали спицы зонтиков.
читать дальше
Садик ее во дворе захирел и засох.
А сетка, его заслонявшая, как вдову защищает траур,
Превратилась в лохмотья проволоки, мусора и стеблей,
На деревянном столе почернели следы от карт,
На дорожке, посыпанной щебнем, распласталась мертвая мышь.
А прежде – я помню – аристократка Браницкая
В платье позапрошлых столетий, в серебряном шлеме волос
Приносила сюда свои хрупкие чашки,
Серебряный кофейник, пирожное на маргарине
И в позе с портрета королевы Марии Людовики
Ожидала трех своих Старушек.
У нее их было три – неизменных, – она их откопала
В Антиквариатах, в Танцевальной Школе, в Пансионе:
Покрытых огромными черными шляпами, как рекой,
Обтянутых корсажами, в которых потрескивали спицы зонтиков.
читать дальше